Леонид Шлимонов

Инородцы... (Часть 2)

О том, что когда-то Ассирия слыла великой державой, у нас сегодня знают немногие. Во всяком случае, по моим наблюдениям, школьный курс истории такого следа в памяти не оставляет. Лишь те, кто профессионально изучает древний мир, владеют некоторыми сведениями об этом государстве. И поскольку у большинства эта тема не вызывает особого интереса, то спустя не так уж много лет ее почти забывают. Между тем история ассирийского государства охватывает почти два тысячелетия. Русский историк М. В. Никольский в конце ХIХ века писал: "Очагом ассиро-вавилонской культуры являются древне-месопотамские царства, основанные в эпоху за пять и более тысяч лет до Рождества Христова в южных пределах Месопотамии, около Персидского залива. За две тысячи лет до Р. Х. возникает на Евфрате вавилонское царство со своим всемирно-историческим центром - Вавилоном; затем еще севернее, на Тигре, выступает одноплеменная с Вавилоном Ассирия, сперва в качестве провинции Вавилона, а затем в качестве соперника и наконец - мировой монархии, покорившей себе и Вавилон, и все окрестные страны".

Из великих держав Ассирия, пожалуй, единственная, которая исчезла.

И, по всей видимости, навсегда. Что же касается народа, потерявшего свою родину, то эта трагедия переживается им до сих пор. Из поколения в поколение передаются изустно все наиболее значимые события прошлой жизни своего народа, походы ассирийской армии и интриги царского двора, воплотившиеся потом в легенды, притчи и другие интересные сказания.

Мой отец был великолепным знатоком старинных притчей, сказок, легенд, в том числе и древнейшей легенды о Гильгамеше, этого эпоса народов Месопотамии. И не только знал, а чудесным образом преподносил. Люди его слушали затаив дыхание. Как рассказывала мать, в тридцатые годы отец записался в школу ликбеза и вечерами ходил на занятия. А однажды она услышала от соседки, как отец очаровал их семью сказками, которые он сказывал у них прошлым вечером. Мать устроила скандал:

- Это так ты в школу ходишь?

Отцу была закрыта дорога в школу. Он и потом очень жалел об этом, но не потому, что в анкете у него значилось "безграмотный". Страсть к познаниям, по всей видимости, в его натуре была. Много позже, в Сибири, я, бывало, заставал его за чтением заметок в обрывках газет, которые он постоянно носил с собой. Читал он долго, по складам, и такое чтение, конечно, его быстро утомляло. Впрочем, будучи неграмотным, отец знал шесть языков, так же, как и мать, которая кроме языков закавказских народов владела еще и немецким.

Ах, как я потом жалел, что не записывал по свежим впечатлениям изумительные рассказы отца!

Правда, и в детстве отец пережил неудачную попытку посещения школы, но об этом он вспоминал без сожаления, с некоторой долей юмора, хотя на самом деле ему тогда было не до смеха.

Отправляя сына в школу, родители его лелеяли мечту иметь в своем доме хоть одного мало-мальски грамотного человека, даже не представляя себе, какую пользу будет иметь семья от обученности своего сына. Но... к школе готовились всерьез: мальчику купили новую рубаху и штаны, пошили холщовую сумку, отец нарезал и отшлифовал аж две деревянные дощечки для письма (тетрадей у них не было), завернули в тряпицу несколько угольков. Утром мать его искупала как следует и, перекрестив, напутствовала:

- С Богом, сынок!

Когда отец вошел в класс, там уже шли занятия. Дети сидели на полу и, скрестив ноги, держали на них дощечки, на которых выводили какие-то палочки. Учитель с линейкой в руках стоял у доски и объяснял детям, как писать буквы. Ожидая указаний, отец в нерешительности продолжал стоять у двери. Учитель подошел к нему и строго произнес:

- Покажи руки!

Отец с радостью протянул ладони, желая похвастать, как чисто ему помыли руки. Но учитель неожиданно больно ударил линейкой по его рукам. Отец взвыл от боли и, обругав учителя матом, побежал домой. С того дня никакие уговоры и даже угрозы не помогли вернуть его в школу. Случай этот произошел, когда жили они еще в Турции и отцу было лет 9-10.

Школа была ассирийской, а учителем - местный священник.

* * *

В один пасмурный день двери вагона, как всегда с грохотом, распахнулись и к вагону вплотную подогнали кузов полуторки, в котором сидели два вооруженных конвоира. Раздалась команда: "Выгружайся!"

Что тут произошло! Люди разом вскочили, засуетились, начали поспешно и с радостью укладывать свои пожитки. Боже, вздыхали бабки, крестясь, наконец-то. Куда же нас теперь? Но этот тревожный вопрос в то время уже никого не волновал. Долгая дорога так утомила, что рады были куда угодно, лишь бы выбраться из этого опостылевшего вагона. Все почему-то захотели в первую машину попасть.

Дядя Надыр успокаивал:

- Не устраивайте базар. Вывезут всех. Куда вы торопитесь? Курорт нам здесь не приготовили.

Да, курорта не было. Был город, и, судя по всему, большой. Но везли нас, конечно, не по центральным улицам, а какими-то захолустьями. Улицы в рытвинах, полных грязи, были безлюдны. Да и домов не было видно. Сплошные деревянные заборы, высокие, непроницаемые.

Машины шли одна за другой, почти как в Ханларе. Только там было солнечное утро, а здесь хмурые сумерки, что придавало еще большую угрюмость всей этой процессии. Не снижая скорости, машины въезжали под каменную арку в просторный асфальтированный двор. Как впоследствии мы узнали, это была пересыльная тюрьма города Томска. (Справка: в городскую тюрьму Томска было выгружено 4663 человека из 4-х эшелонов, прибывших в город

в течение 27, 29 и 30 июня 1949 г. Наш состав № 97101, сформированный

14 июня 1949 г. в Кировабаде, был последним. Он доставил в Томск 1705 человек, в том числе 200 детей до 3-х лет. Имел место один случай смерти: умерла 82-летняя женщина, "страдающая декомпенсированным пороком сердца и артериосклерозом")⁴ .

- Ну, как вам курорт? - подтрунивал дядюшка. - Какой изволите получить номер: четырехместный или люкс?

Однако для нас ни люкса, ни какого-либо другого номера не хватило. Мы расположились прямо во дворе, на асфальте. Дали нам только брезент для укрытия вещей от дождя. И очень кстати, потому что в первую же ночь пошел дождь. И мы лезли под этот брезент, а он, как Тришкин кафтан, не способен был укрыть нас всех, так что, провозившись всю ночь с перетягиванием брезента, утром мы выбирались из-под него мокрые и невыспавшиеся.

Много семей бедствовало в таком же положении. Почти весь тюремный двор был загроможден однообразными горами барахла, и на них сидели люди. Беготни и игр детишек, как обычно бывает в большой массе людей, в тюремном дворе не наблюдалось. Ощущалась какая-то придавленность настроения, царившая среди взрослых. И это, конечно, отражалось на детях. Тем более что перед глазами тянулся длинный кирпичный забор с вышками для часовых и колючей проволокой.

Завтракали в тюремной столовой. В несколько смен. Питание ничем не отличалось от того, что давали в дороге. Только сильно пахло хлоркой, отчего кушать совсем не хотелось.

После завтрака мы с братом "изучали" достопримечательности тюрьмы. Вошли внутрь длинного барака, куда свезли тех, кому "повезло" первыми загрузиться в машины, или прибывших сюда другими эшелонами раньше нас, и удостоверились, что нам не худшая досталась доля. В огромном мрачном помещении вдоль глухих стен стояло два ряда трехъярусных коек, а посередине узкий и длинный проход. Пространство между койками было завалено вещами. На весь этот огромный барак - два зарешеченных окна в торцах здания, стекла которых еще были забелены мелом. В полумраке, духоте и тесноте колыхалось людское море. Воздух был тяжел и смраден. И тем не менее клубы табачного дыма пластами поднимались к потолку, на котором висело несколько ламп, светивших в это дневное время.

* * *

Дня через четыре тюремный двор снова заполнился машинами. И снова - погрузка, снова - тряска на ухабах под конвоем, снова - неведомый доселе путь. Привезли нас на речную пристань и погрузили в баржу. Следовательно, опять - дорога, но теперь водная.

Баржа наша, по моим представлениям, была огромной и предназначалась, как ни странно, для перевозки людей. Два треугольных навеса над люками, ведущими в трюмы - носовой и кормовой, а между ними небольшая рубка - вот и все надстройки. По периметру палубы - ограждения, чтобы избежать "случайных падений", а на корме - единственное на всю баржу отхожее место, окрещенное нами "ласточкиным гнездом".

- Ну что, рыжий, - шутил надо мной дядя Надыр, - теперь уж точно на Дальний Восток поплывем.

- В самом деле? - радовался я.

Дядя хохотал:

- Ты же сам видишь.

Для меня Дальний Восток был краем света, экзотическим, недосягаемым, полным приключений и романтической жизни. Туда мне очень хотелось, и потому в душе теплилось предчувствие чего-то необычайного, но хорошего.

Нас разместили в кормовом трюме, просторном, глубоком, в четыре ряда заставленном уже знакомыми трехъярусными нарами. Состояние трюма нас вначале напугало. Нам показалось, что баржа не пригодна к плаванию и она утонет тут же, как только ее отвяжут от причала. Половицы под ногами хлюпали, и оттуда выступала мутная вода. При малейшем волнении вся баржа зловеще скрипела и вода под ногами колыхалась, словно ниже этих половиц не было никакого днища. Разумеется, невозможно было укладывать свой скарб на пол, и мы закинули его на третью полку, а сами теснились на двух нижних. Тем временем наш староста выяснял у матросов, не пойдет ли эта баржа ко дну, когда мы поплывем. У некоторых возникли даже подозрения, не хотят ли нас специально утопить. Утонула баржа - и концы в воду. Ищи потом ветра

в поле.

- И искать не будут, - подытожил староста. - Но если здраво рассуждать, нас могли бы утопить и на Каспии месяц назад. Была ли нужда везти нас за тысячу верст?

- А что сказали матросы?

- Они сказали: не бойся, дед, эта баржа тебя переживет.

Наше плавание длилось недолго: не то неделю, не то две. Река - не море: берега медленно проплывают вблизи, и взору предстают картинки сибирской тайги. От самой кромки воды и далее тянутся непролазные лесные чащи, местами лиственные, местами вперемежку с могучими хвойными гигантами. Редко когда мелькнет на берегу светлым пятнышком прогалина, залитая солнечным светом. Еще реже встречались селения. Непривычные для нас деревянные дома высились на буграх черными пятнами, а ниже их стелились огороды, засаженные в основном картошкой.

То были первые наши впечатления о "той, сибирской" жизни, для нас еще не знакомой.

Баржа наша шла на буксире за небольшим и очень дымящим пароходом. На палубе "валандаться" никому не дозволялось, все сидели в темных, едва освещаемых трюмах. Видеть "прелести" береговой жизни мы могли, только когда отпросишься в туалет. Там, сидя на корточках над бурлящим водоворотом, в щелку изучали местность. Когда удавалось видеть людей на берегу, работавших на своих огородах или у кромки воды ловивших рыбу, замечали, каким настороженным взглядом они сопровождали нашу процессию. Надо полагать, что те, молча и безотрывно глядя нам вслед, догадывались, какой "груз" везла наша баржа.

В одно прекрасное утро, выйдя на палубу, я не увидел берегов. Над водой стлался туман, и наш буксир время от времени оглашал окрестности сиплым протяжным гудком. Наверху было зябко, и мне не было нужды долго торчать в "ласточкином гнезде". Ближе к обеду, когда солнце разогнало туман, нашему взору предстала совсем иная картина: мы вышли на просторы могучей сибирской реки Оби. Берега раздвинулись, на них ничего уже невозможно было разглядеть. У самого борта шумно плескались свинцовые волны, и баржа от этого скрипела пуще прежнего. Речные просторы Оби были величественны, они внушали уважение и страх. В этих условиях человек ощущает себя песчинкой и на душе становится неуютно.

Но плыли мы по Оби недолго: через каких-то два-три дня причалили

к берегу, где стояло много катеров и барж. Нам приказано было переселяться

в новые баржи, маленькие, но сухие и добротные. Они не скрипели, хотя местами, бывало, скребли своим днищем речной песок. Именно на этих баржах мы и доплыли до конечного пункта.

Когда поступила команда выгружаться, людей сначала взяла оторопь: кругом тайга, не видно ни одного жилища, а у самого берега, куда причалила баржа, небольшой участок вырубленного леса.

Ступив на берег, мы тащили свои пожитки по крутому склону на эту делянку. Ну что ж, рассуждали взрослые, коль лес вырублен, значит, и люди недалече. Каждая семья облюбовывала себе пень, вокруг которого и располагалась. Правда, гулять по лесу не дали: делянку оцепили конвойные. Никто из наших не имел ни малейшего представления, куда нас привезли. Чутьем только безошибочно определяли, что очень далеко. Тем не менее даже здесь, в глухомани, по периметру всей поляны стояли конвоиры.

- Не падайте духом, люди, - подбадривал нас неунывающий староста. - Не все еще потеряно. Раз конвойные стоят, значит, мы кому-то еще нужны.

На следующий день к нам на делянку приехали "покупатели". Их телеги расположились на опушке, а сами они пошли высматривать "товар". Затем выступил с краткой речью какой-то местный начальник. Он объяснил, что сюда приехали представители разных предприятий и колхозов района, которые произведут отбор нужных для них специалистов, и затем нас развезут по местам "дальнейшего проживания". (Справка: в район было доставлено 417 семей "выселенцев-турок" количеством 1712 человек. Из них 326 семей (1438 человек) были расселены в 32 колхозах района.⁵)

В нашей семье решение принимала мать. Она сразу поставила условие: поскольку ни у кого в семье никакой специальности нет, то нам совершенно безразлично, какая деревня лучше, какая хуже, главное, чтобы была поближе - сил больше нет томиться в дороге. Так мы очутились в поселке Сухом, что находился в четырех верстах от этой делянки.

* * *

Нас расселили по домам местных жителей. Мы попали в бедную семью,

к Суворовым, и жили у них больше месяца. Изба их была маленькой, но типичной для глухих сибирских деревень: небольшие сенцы и просторная комната с массивной русской печью в углу. У них в семье было четверо (младший еще в зыбке качался) да нас семеро - вот такой "колхоз" расстилался на полу. На единственной кровати спали только хозяева. Из мебели были еще стол кухонный, небольшой деревянный сундук и нечто, похожее на шкаф.

Относились к нам Суворовы на первых порах (как, впрочем, и остальные) очень настороженно, глядели недружелюбно, исподлобья. Причиной тому, как мы узнали потом, были наставления коменданта, которые он излагал на собрании колхозников, проведенном накануне нашего приезда. Колхозникам он объяснял, что приедут турки, народ горячий, вспыльчивый, чуть что не так, кинжалами вспорют брюхо. Ходят они все, в том числе и малые дети, с ножами, так что лучше им (то есть нам) ни в чем не перечить. Ясное дело, напуганное население не могло нас встретить иначе, как самым недоброжелательным образом. Это потом, когда разобрались, что за "турки" приехали, в наших отношениях с местными лед растаял. Но для этого потребовалось время.

На следующий день всех новоприбывших созвали в клуб на первое собрание. Выступали председатели сельсовета и колхоза, но в первую очередь - комендант. Он сначала проверил по своим спискам, все ли прибыли на собрание, а затем сразу, без обиняков, заявил, что сосланы мы все навечно в этот сибирский край. И посему наша обязанность - трудиться ударно на благо трудящегося народа, чтобы искупить перед ним свою вину. В чем мы провинились перед народом, он разъяснять не стал, но предупредил, чтобы все - от 16 и старше - еженедельно и без напоминаний отмечались в комендатуре. Всякая неявка будет рассматриваться как побег со всеми вытекающими последствиями. Наши недоумевали, какие еще могут быть последствия, когда засылать дальше вроде уже и некуда. Свободно перемещаться можно было только в пределах поселка и близлежащих полей колхоза "Новый быт". Бригадирам и звеньевым предписано было не направлять "турок" на дальние стойбища без особой на то надобности.

- Боже мой, как жутко слышать "сосланы навечно"! - вздыхала тетка Анна.

- Ничего вечного в мире нет, - философски отвечала ей моя мать.

- Твои бы слова да Богу в уши.

Взрослых "турок" распределили по бригадам, ни у кого не испрашивая какого-либо пожелания, детей - по школам. Невзирая на то, что в Азербайджане все мы обучались в русских школах, нас снова посадили за парты того класса, который закончили. Так что мне лично пришлось дважды проходить курс второго класса.

Поначалу в нашем поселке была только начальная школа. Дети постарше зачислены были в семилетнюю школу соседней деревни Малиновки, что за семь верст от нас, а старшеклассники - в районную школу. Район располагался в большом селении с каким-то нерусским названием Бакчар, в 20 километрах от Сухого. Отмечаться в комендатуре должны были и школьники от 16 лет и старше.

Со временем мы, конечно, освоились в новых и непривычных для себя условиях: разница между Сибирью и Закавказьем, безусловно, существенная. Тем не менее мы довольно быстро познакомились с местным населением, которое в целом отнеслось к нам с сочувствием и пониманием. Произошло это отчасти еще и потому, что все местное население прошло через ужасы ссылки. Первые поселенцы были из раскулаченных крестьян, и они появились там в начале тридцатых годов. С их слов, нам еще повезло: мы приехали в уже обжитой поселок, где есть дома, есть ферма с плохоньким, но все же поголовьем разного скота, где поля уже раскорчеваны и районная МТС худо ли бедно, но техникой все же помогает. Из этого следовало, что к моменту их прибытия всего этого не было. Вместе с первыми раскулаченными в эти глухие края были сосланы мордовцы и чуваши. Перед войной и после нее поступило много литовцев и латышей, эстонцев в наших краях почему-то не было. Последними прибыли мы. Уже на месте мы узнали, что кроме нашего состава из Ханлара сюда были сосланы ассирийцы и из других городов Азербайджана - Шамхора и Акстафы. И никому из нас не ведомо было, сколько тысяч семей было насильственно снято с насиженных мест и отправлено бог весть куда без всякой на то причины.

Сегодня много пишут и говорят о том, что людей сажали в лагеря и ссылали по решениям судов или демонических "троек". Их решения были сфабрикованы либо по ложному доносу, либо по злому намерению НКВД, но, тем не менее, эти суды были. То есть соблюдалась некая видимость правосудия. По национальному признаку ссылали тех, кто сотрудничал с фашистами. Так объясняли высылки немцев Поволжья, эстонцев, латышей, литовцев, крымских татар, чеченцев и многих других. Но по нашей ссылке не было не только судов, но и никаких вообще объяснений.

Турки - и все!

***

Продолжение Инородцы... (Часть 1)
Продолжение Инородцы... (Часть 3)
Продолжение Инородцы... (Часть 4)