СофияПятница, 29.03.2024, 14:44

Приветствую Вас Гость | RSS
Главная | Дневник | Регистрация | Вход
Меню сайта

Наш опрос
Оцените мой сайт
Всего ответов: 75

Главная » 2008 » Август » 4 » Инородцы... (Часть 4)
Инородцы... (Часть 4)
17:14

Леонид Шлимонов

Инородцы... (Часть 4)

Мои родители часто рассказывали, как незадолго до войны (подразумевалась Первая мировая) они наблюдали в небе Турции "большую хвостатую звезду", которую все восприняли тогда как предзнаменование большой беды. И беда эта не заставила себя долго ждать. С началом войны, точнее, с приходом русских войск в Турцию, жизнь резко изменилась.

Правда, сказать, что до того времени они жили вполне безмятежно, было бы тоже не совсем правильным. Впрочем, мать действительно могла такое сказать о себе: под защитой своего влиятельного и состоятельного отца она забот не знала. Чего не скажешь о моем отце. И не только потому, что жили они бедно. Его старшие братья, чтобы избежать призыва в турецкую армию,

в самом цветущем и работоспособном возрасте бежали в Россию. Жили они где-то в Тифлисе, в каких-то жалких лачугах, но и это для них было лучше, чем служба в чужеродной армии. Страдали от этого как сами братья, живя на чужбине, так и вся семья, лишившаяся рабочих рук. Оттого и отцу с раннего детства выпадало много работы.

И тем не менее он с нежной тоской вспоминал свои детские годы, красоты суровой природы своей родины. Кстати, мои родители, как, впрочем, и все выходцы оттуда, никогда не называли свою родину Турцией. По-своему они называли ее Osmallu (Осмаллу), что значило - Османская империя.

В России ее называли еще Оттоманской империей или Блистательной Портой. Для них, живших тогда в Османской империи, не было границ между Ваном, скажем, и Мосулом, как это имеет место в наше время. И потому, как рассказывала мать, ее отец свободно разъезжал аж до самого Египта, называвшегося по-ассирийски совсем по-иному: Mysry (Мысры).

Однако с началом войны турецкие христиане своим поведением поставили себя, с точки зрения турецких властей, "вне закона". Мало того, что армяне, а

с ними и ассирийцы встречали русские войска хлебом-солью, но еще и участвовали в вооруженных формированиях против турок, очевидно, рассчитывая, что Россия присоединит к себе территорию турецкой Армении и они будут навсегда избавлены от мусульманского преследования. В памяти людей еще были свежи воспоминания о резне христиан в середине 90-х годов ХIХ столетия, когда мусульмане вырезали, по некоторым сведениям западной печати, до полумиллиона армян и ассирийцев. Страх перед возмездием вынуждал ассирийцев в разговорах между собой называть русских "синеглазыми", чтобы курды или турки не догадывались, о ком идет речь.

У меня нет свидетельств, какую именно помощь оказывали русским мои сородичи. Родители рассказывали, что русские войска до их селений не дошли и о боевых действиях они только слышали. Поначалу ни турки, ни курды христиан не трогали, очевидно, боясь русского возмездия.

Ситуация резко изменилась, когда русские войска стали покидать занятые ими территории без видимой на то, как казалось тогда нашим сородичам, причины. Позже мои родители объясняли это тем, что в России "началась буча" и их войскам было уже не до турецких земель. Они вынуждены были вернуться домой, чтобы усмирить революцию. На самом деле мы знаем, что причина была в другом: в неблагополучном положении русских войск на западном фронте. Как бы там ни было, но русские уходили, и вместе с этим началась неистовая, жестокая резня христиан.

Произошло это весной 1915 года.

* * *

О трагедии армян 1915 года знает весь мир. Европа требует от Турции признать факт геноцида армян. Об ассирийцах никто и никогда не заикается. Словно их не было и нет вовсе. Между тем пострадали они в Турции не меньше армян. Их так же убивали, жгли, резали, насиловали, грабили. Турки уничтожали не армян как нацию, а христиан как иноверцев, осмелившихся

в той войне выступить на стороне России. Поэтому и курды тогда были заодно с турками.

По рассказам родителей, в их округе свирепствовали именно курды. Курдские вооруженные отряды ранними утрами на конях врывались в деревню и истребляли все мужское население от мала до велика. Первый налет, как всегда неожиданный, в ассирийских селах унес жизни почти четверти мужчин. Остальные успели разбежаться кто куда. Но потом, поскольку налеты совершались без всякого "расписания", все мужчины, мальчики и даже старики укрылись в горах. В отместку курды стали избивать и насиловать девушек и молодых женщин, угонять скот. Никто не знал, как долго будут длиться эти издевательства, и потому было принято решение уходить вместе с русскими, пока они далеко не отступили.

Отцы моих родителей были убиты курдскими башибузуками во время этих налетов. Моя мать рассказывала, что курды, зная, что семья их богатая, требовали еще золото в обмен на сохранение жизни ее отца. И тем не менее, получив золото, они вывели отца в одном исподнем белье во двор и расстреляли на глазах обезумевших от ужаса жены и малых детей. Но и этого им показалось мало. Они вывели из конюшен всех породистых скакунов и сожгли все подворье. А труп отца, привязав за ногу к лошади, поволокли на окраину села. Вынести из дома не удалось ничего, поскольку курды во все время пожара стояли в оцеплении и восхищались буйным пламенем.

Два дня погорельцы жили у родственников, пока не остыли угли сгоревшего дома. Затем Хазрат, так звали мою бабушку (та самая, которая умерла в Сибири), вынесла из пепелища хорошо замурованный когда-то в дверном косяке кувшинчик с золотыми монетами царской чеканки, кувшинчик, который очень помог ей в дальнейшей жизни.

Маме моей было в ту пору лет восемь-девять, и, конечно, она помнила все эти ужасы в мельчайших подробностях. Но рассказывать все она не могла. Да и не хотела. Только выборочно поведала она нам несколько историй из той жуткой, по ее словам, бесчеловечной жизни.

На рассвете бежали они из села большой толпой. Сразу за околицей увидели мужскую руку, торчащую из земли. Мать закричала, что это рука ее отца, и бросилась на этот холмик рыхлой земли. Как ее ни оттаскивали, ни уговаривали, что сейчас много убитых и это может быть рука постороннего человека, моя мать была непреклонна:

- Нет, я знаю, это рука моего отца.

Когда извлекли тело, едва прикрытое землей, все ужаснулись прозорливости этой маленькой девочки: там действительно лежал ее отец. Бегство застопорилось. Пришлось совершить обряд захоронения. Правда, без подобающих не только рангу этого человека, а вообще всяких почестей. Так уж судьба распорядилась - вырыли могилку не на кладбище, а просто за селом, завернули тело в простыню и, немного попричитав бесслезно, опустили в сухую каменистую землю предков, ставшую для них такой чужой и неласковой.

Бежали из села только женщины и дети. Мужчины ушли раньше, и какова их судьба, тогда еще никто не знал. В их группе все дети мужского пола были переодеты в женские платья. Но это переодевание не всегда выручало их. Мужчины, независимо от возраста, были "вне закона" для мусульман.

Именно в их группе произошел случай, запечатлевшийся в памяти матери на всю жизнь. Беженцы шли по горным тропам, когда откуда-то спереди на них с гиканьем налетел отряд курдских башибузуков. Командир отряда приказал проверить у беженцев узелки, нет ли там чего-либо ценного. Хорошо, что бабушка Хазрат еще дома вшила все монеты в свою одежду с изнанки, так что все ее богатство было, что называется, при ней, и курды ничего подозрительного не обнаружили. Тем временем командир, изучая толпу, подошел к одному ребенку, концом ятагана задрал его платье и, обнаружив, что это не девочка,

а мальчик, не раздумывая, отсек ему голову.

Над толпой раздался вой, люди попадали ниц, а мать убитого ребенка, которому не было еще и четырех лет, потеряла сознание. Очевидно, командир отряда остался доволен своим поступком и не стал больше проверять детей.

В этой группе, говорила мать, был и ее младший брат. Правда, был он еще грудным ребенком и висел в холщовой повязке на груди у матери, что, наверное, и спасло его от верной гибели.

Через некоторое время несчастную женщину привели в чувство, а тело ее сына завернули в тряпицу и похоронили тут же, рядом с этой злосчастной тропой. И впредь уже не тропами решили идти, пусть даже горными, а по бездорожью. И чем труднее путь, тем безопаснее было для них.

Так они оказались в болоте, в котором к тому же было много змей и разных гадов. Но они шли, каким-то чудом пробираясь через болотные заросли, избежав змеиных укусов и вообще каких-либо ранений. Хотя избежать потерь как таковых не удалось: одна беременная женщина утонула в болоте, и ее не смогли спасти. А когда вышли из болота и остановились, чтобы передохнуть и обсушиться, был убит еще один мальчик (опять мальчик!). Группа эта так и не поняла, кто и откуда стрелял. Люди только услышали далекий хлопок, и мальчик вдруг завертелся вьюном и упал.

Сколько дней они бежали до расположения русских войск, мать не помнила. И никто эти дни не считал. Их было много. Но они все-таки вышли к русским. Войска стояли почти на границе, и беженцев расположили в лагере неподалеку от реки. Они в первую очередь были осмотрены армейским лекарем на предмет того, нет ли среди них прокаженных или больных инфекционными болезнями. И только после этого их покормили. Слегка. Люди были очень истощены. Им выдали пару-тройку одеял и указали место в лагере, где они могут отдохнуть.

Лагерь этот был большим полем, ничем не огороженным, в окружении небольших холмиков. На холмах стояли казачьи пикеты, а по дороге вдоль этого поля изредка проходили русские войска, как пешие, так и конные, вперемежку с пушками, повозками, полевыми кухнями. По мере накопления лагеря беженцами их отправляли партиями на берег Аракса и там переправляли уже на российскую сторону. Везло больше тем, кто пересекал границу вместе с русскими на плотах. Если беженцев набиралось много, их самостоятельно отпускали на границу. Они преодолевали реку, кто как мог, и многие тонули в водах Аракса. Российские военные, не особо церемонясь, передавали армян и ассирийцев в руки жителей приграничных районов. Они-то и грели беженцев теплом, участием, советом, предоставляли пищу, очаг, - словом, учили их жить в новом государстве.

* * *

Такие же невзгоды пережил и мой отец.

Он потерял отца (моего дедушку по имени Татос) в первый же ночной налет курдов на их село. Кстати, мои родители жили в Турции в разных селах, но, будучи еще детьми, знали друг друга, поскольку приходились друг другу какими-то дальними родственниками. Отец со своей матерью не раз бывал в гостях в имении Бар-Давидов и видел там любимицу семьи малышку Синам (так звали мою мать). Конечно, в детстве он и предположить не мог, как в дальнейшем сложится его судьба.

А тогда, в грозную весеннюю ночь 1915 года, его жизнь висела на волоске. Выстрелы в ночи всполошили всю семью, но поскольку дом их стоял на окраине, курды почти одновременно с выстрелами ворвались в дом. Лишь мой отец, чье спальное место было в самом углу, успел юркнуть через черную дверь, соединявшую жилую комнату с овчарней, и затеряться там среди овец. Выждать там первые минуты. За это время курды выволокли из дома во двор дедушку и его зятя и там их зарубили саблями, не обращая внимания на вопли и визг женщин.

Когда курды кинулись к соседнему дому, отец выскочил из своего укрытия, шепнул матери, что будет прятаться на пастбище (это место в семье знали все), - и был таков. Он не видел ничего, что творилось в деревне, не был на похоронах отца. Обо всем этом он узнал много позже из слов своей матери. А тогда в горах сошелся с такими же молодыми ребятами-односельчанами, укрывавшимися от курдов. В одну ночь набралось там человек двадцать, и через день решено было двинуться на север "догонять русские войска".

Нагнали они их довольно быстро. Вероятно, арьергардные части России не торопились покидать Турцию. Но с военными отец мой пробыл недолго. Чем дальше уходили войска на север, тем сильнее возникало у него желание вернуться домой. Мальчишка впервые был оторван от семьи, и тоска все более угнетала его. Вскоре один армянин из его односельчан, примкнувший к ним позже, сообщил, что большая группа женщин и детей из их села ушла в горы и держит путь в Россию и что он точно знает, что в этой группе находятся его мать и сестра.

- Домой уже тебе никак нельзя. Надо и тебе бежать в Россию.

На другой же день, рано утром, отец мой побежал в надежде догнать своих или хотя бы встретить на переправе. Ему подробно объяснили, куда держать путь, какими дорогами бежать, как вести себя в случае встречи с русскими, но упаси тебя бог встретиться с турками или курдами.

Отец бежал в одиночку целый день. Бежал в самом натуральном смысле, время от времени сменяя бег шагом. Но страх подстегивал, и он, не отдышавшись, снова переходил на бег, не забывая, однако, быть предельно осмотрительным.

Бог миловал его, отвел его от встречи со злодеями, но то, что он увидел на дороге, оставило глубокий след в его памяти. Бежал он по узкой горной дороге, на которой едва обозначалась колея от повозок. Поначалу его ничто не отвлекало, но во второй половине дня, когда солнце уже клонилось к закату, отец заметил вдруг на обочине сверток. Он осторожно подошел к нему и неожиданно услышал не то слабый писк, не то стон, исходивший из этого свертка. От жуткой догадки у отца застыла кровь в жилах. Он оцепенел и некоторое время тупо смотрел на этого грудного ребенка, запеленутого в тряпицу и брошенного на произвол судьбы. Как могла мать бросить своего ребенка? Что произошло с этими людьми? Он не пытался разгадать эту тайну и потому не долго думая схватил этот сверток и побежал дальше. Но не успел пробежать и нескольких сот метров, как увидел такой же сверток у другой обочины. На этот раз стона он не слышал да и останавливаться не стал. Но таких брошенных младенцев он видел множество. Ребенок, которого он подобрал, уже не подавал признаков жизни, и он его тоже оставил. Всех ведь не подберешь, оправдывал он себя.

Сколько было таких брошенных несчастных, он не считал, но был уже твердо уверен, что по этой дороге бежали гонимые переселенцы и он бежит в правильном направлении. И как он ни отворачивался от плачущих младенцев, один все-таки так взял за душу, что отец поднял его и поклялся донести, чего бы это ему ни стоило.

Группу беженцев он нагнал, когда было уже темно. Он их услышал, когда они свернули с дороги, чтобы устроиться на ночлег. Отец, услышав родную речь, безбоязненно стал обходить уже прилегших на землю людей, шепотом окликая мать и называя себя. К неслыханной радости обоих, мать откликнулась и вскоре мой отец был уже в ее объятиях.

- Что это? - спросила она, заметив сверток.

- Да вот... подобрал, - как-то испуганно ответил он.

- Господи, да что же ты сделал! - приглушенно воскликнула мать. - Твоя сестра своего ребенка не смогла донести, бросила его, а ты чужого подобрал.

На рассвете беженцы двинулись снова в путь. До переправы было уже недалеко. Каково же было удивление родных, когда при свете дня они обнаружили, что подобранный отцом младенец оказался ребенком его сестры. Удивление отца было не меньшим.

В группе стали поговаривать на тему о том, что, очевидно, это - зов крови.

* * *

Немногочисленные свидетели бегства христиан из Турции так описывали

в российских газетах состояние беженцев на русско-турецкой границе:

"Сбившись в кучу, двигается пестрая толпа исхудалых, одетых в лохмотья людей, робко озираясь кругом. Попадаются все возрасты, начиная от грудного младенца и кончая старцами. Голодные, оцепенелые от пережитых ужасов, шли они молча. В печальных взглядах обессилевших путников написано было столько безысходного горя, столько безропотного отчаяния, что самые бесчувственные люди не могли бы пройти мимо равнодушно. Не слышно было ни стонов, ни вздохов и воплей, даже ни одна рука не протягивалась за подаянием. Да и что бы могли прибавить слова и жесты, чего и так говорили с потрясающим реализмом эти впалые, потухшие, глубоко печальные глаза, видевшие гибель всех и всего, что дорого человеческому сердцу, эти побелевшие, сжатые уста, долго, но напрасно взывавшие к небу и людям о защите.

Тысячами переходят они границу, направляясь в Эчмиадзин, Тифлис, Эриван. По распоряжению католикоса армян все монастыри открыли ворота для переселенцев. Там их кормят, одевают, оказывают первую медицинскую помощь. В Тифлисе устроены бесплатные обеды; помогают также единоверцы-поселяне. Но нужда очень велика, а средств нет.

Бежавших из Турции следует разделить на две категории: одни, которым удалось спастись от общего избиения и бежать, оставив все: и дом, и имущество в добычу курдам и туркам, и другие, которые, предчувствуя угрожающую опасность, сумели заблаговременно подумать о себе и перейти границу раньше начала резни христиан.

Большинство беженцев принадлежит к первой категории, а так как такие заботились лишь о своем спасении, преследуя одну заветную думу - бежать и как-нибудь достигнуть границы русской империи, то они, лишенные всего у себя на родине, не имели возможности взять что-либо с собой, хотя бы одеяло или одну смену белья; они бежали в своей обычной одежде, которая во время пути совершенно изорвалась, износилась и едва могла прикрывать наготу беглеца".

Понятно, что не все беженцы достигли русской границы. Немало их умерло в дороге от голода и болезней, иные погибли от рук курдов или турок. А те, которые перешли границу и "попали в рай из ада", как говорили они сами, разбрелись в основном по деревням.

Мои родители бежали разными путями и попали, конечно, в разные населенные пункты. Выбор, как правило, определялся на так называемом общем совете группы беженцев. А группа чаще всего складывалась из людей одного села в Турции, то есть тех, которые хорошо знали друг друга.

Семья матери сразу каким-то образом добралась до Хелендорфа и обосновалась в этой немецкой колонии. А группа, в которой находился мой отец, добралась аж до Владикавказа. Там, на окраине города, не без помощи добрых людей отец слепил некое подобие жилой сараюшки, в которой жил он с матерью, сестрой и племянником, тем самым младенцем, которого он по счастливому стечению обстоятельств подобрал на дороге. Работать они устроились батраками у одного богатого осетина. Но прожили там недолго, всего год. Его мать заболела тифом и умерла. Дети каким-то чудом избежали этой участи и переехали к старшим братьям, которые жили в Тифлисе еще задолго до войны.

В Тифлисе отец работал сначала разносчиком керосина, затем чистильщиком обуви - профессия, ставшая в каком-то роде национальным атрибутом, принадлежностью ассирийцев в России. Мать в Хелендорфе определилась сразу и надолго. Ее взяла к себе в прислуги богатая немецкая семья. Мужем и женой мои родители стали где-то в середине 20-х годов по настоянию старшего брата матери, того самого Надыра, который был в ссыльном поезде старостой. Он еще в Турции знал моего отца и считал, что для его сестры не найти лучшей пары. И хотя моя мать так не думала, но она знала, что с ее мнением считаться никто не будет. У ассирийцев был такой обычай или порядок, что в доме во всем распоряжается мужчина, глава семьи. С его смертью эти права передаются не жене, а старшему из сыновей.

Так было и, пожалуй, до сих пор остается в большинстве ассирийских семей. В нашей семье было все наоборот. Правда, поначалу мать слушалась отца и поехала с ним жить в Тифлис. Своего угла у них еще не было, и жили они, естественно, у родичей отца. Моей матери сразу не понравился, как она выразилась, "климат в семье". А насаждать свой было как-то не с руки. Говорят ведь, что со своим уставом в чужой монастырь не ходят. И мать поставила отцу условие (неслыханная для ассирийских семей дерзость!): либо мы возвращаемся в Хелендорф, либо разводимся - так жить мы не будем.

И они вернулись в Хелендорф, впоследствии переименованный в Ханлар. Мать снова взяли прислугой в немецкий дом, а отец устроился путевым обходчиком на железной дороге. Жили они в небольшом флигеле во дворе у немцев, народили и вырастили семерых детей.

Социальные бури России - революция, Гражданская война - прошли как-то мимо и никак на их положении не отразились. Скорее всего потому, что жили они на самом дне общества, которое невозможно раскачать никакими социальными штормами. Там, наверху, дерутся за власть, а нам здесь - все едино, что царь, что советская власть. Правда, когда Советы окончательно утвердились в Закавказье, дошли руки и до недавних беженцев. Им выдали сначала не паспорт, а некое подобие вида на жительство. При оформлении этих документов у ассирийцев впервые появились такие понятия, как фамилия, отчество, образование и даже год рождения. Дело в том, что никто из тех, кто бежал из Турции, не знал, когда он родился. Определением их возраста занималась специальная медицинская комиссия. Врачи определяли, кто когда родился, и на основании их выводов вписывали год рождения в регистрационный документ.

Эти же данные потом перешли в паспорт, когда примерно в середине 30-х годов принимали советское гражданство. Конечно, оценки врачей были приблизительными, но так, с приблизительными данными, мои родители и прожили всю жизнь.

С переездом в Ханлар отец несколько лет работал путевым обходчиком на железной дороге, но в один, очевидно, не совсем прекрасный день его дрезина на полном ходу перевернулась и он, получив травмы, чудом остался жив. Долгое время он пролежал в постели, еще дольше восстанавливал способность своего организма к физическим нагрузкам. Чтобы хоть как-то прокормить семью, он на период болезни стал надомником: латал резиновую обувь, велосипедные камеры, мячи. С началом коллективизации записался в колхоз. Для него, потомственного крестьянина, сельское хозяйство было все-таки ближе и понятнее.

Мать по-прежнему продолжала работать у немцев, пока последних в 1941 году не сослали в Казахстан. В доме хозяев моим родителям выделили кухню и одну комнату. Правда, нашей семье принадлежал и двор, и сад, и все хозяйственные постройки.

Но в 49-м, как я уже писал, вслед за немцами отправились и мы.

* * *

В 1955 году мы получили вольную. В нашем поселке это была первая ласточка свободы. Я не знаю, почему такая честь выпала нашей семье, но было приятно, когда к нам заходили, чтобы посмотреть на эту "волшебную бумагу". Впрочем, волшебного в ней не было ничего - всего пол-листка из школьной тетради, на котором было написано, что такой-то имярек, уже не турок, как о нас говорили раньше, а ассириец да к тому же гражданин СССР, "на основании определения Верховного Суда СССР от 19 апреля 1955 года с учета спецпоселения снят" и может получить в районном отделении милиции паспорт. И все. Выдали эту бумагу в комендатуре, когда ходили в очередной раз отмечаться. И никто ничего не объяснил, почему нас, сосланных навечно, вдруг освобождают. Может, кто за нас похлопотал? Другим пока таких "вольных" почему-то не давали. Разговоры, конечно, такие были, что за нас похлопотал наш зять, офицер. У нас такой уверенности не было, поскольку мы знали, что он никуда ничего не писал. Но родители были признательны ему за то, что он за все время нашей опалы от нас не отрекся, не испугался угроз лишения партийного билета, изгнания из армии. И даже отпуск свой он дважды проводил всей семьей у нас, в Сибири.

Вскоре так же буднично выдали такие "волшебные бумажки" всем остальным нашим соотечественникам, закрыли комендатуру и забыли о нашем существовании. Много позже мы узнали, что работники МВД, выдавая нам "вольную", сознательно забыли упомянуть, что мы имели право в течение двух лет потребовать компенсацию за утерянное (хотя точнее было бы сказать - конфискованное) имущество.

Мы тогда были рады одной этой бумаге, и в мыслях не было никаких надежд, что кто-то что-то нам может вернуть. Разговоры среди ассирийцев пошли о том, как собираться в дорогу и куда возвращаться: "на родину", в свои прежние жилища, или еще куда-то.

Мать от возврата отказалась сразу и бесповоротно:

- Куда возвращаться? К мусульманам? Мало они над нами поиздевались? Дважды за свою жизнь - в 15-м и 49-м - нам они принесли такие страдания, а мы опять к ним? Здравствуйте! Будьте любезны освободить наши квартиры. Так, что ли? Да кому мы там нужны?

- Верно, мать, - вторил ей отец, - никому мы там не нужны. А кому мы нужны вообще? Где нас ждут?

- Дети мои, - говорила нам мать, - запомните мои слова: в своей трудной и непростой жизни нам пришлось жить со многими народами. И скажу вам, что русская нация, наверно, не самая лучшая. Но судьба наша повернулась к нам вот таким боком, она обручила нас с русскими. С ними жить можно, хотя много среди них таких, о которых говорят - "без царя в голове". И в то же время они добрее других. Вам лучше будет с ними. Они не станут вас отторгать, как это постараются сделать другие.

И родители мои остались в этом сибирском поселке еще на целых 14 лет.

А мы, дети, разъехались кто куда, чтобы "выучиться и выйти в люди". И чтобы потом помочь родителям выбраться из Сибири.

Мало кто из наших соплеменников остался в Сибири, буквально единицы. Основная масса вернулась в Азербайджан, на прежнее местожительство; некоторые поехали в Армению, кто имел там хоть дальних родственников; еще меньше было тех, кто уехал на юг России - в Краснодарский или Ставропольский край.

Мне было 14 лет, когда я покинул родительский дом, но до сих пор я

с любовью и нежностью вспоминаю трудные и вовсе недетские годы под родительским крылом. Не было у меня "беззаботного пионерского детства", но годы отрочества и юности, прожитые вдали от родителей, были пасмурнее, холоднее, бесприютнее.

Родители мои не дождались объяснений от государства, за что были сосланы в Сибирь. В 1992 году, когда уже не было Советского Союза, я получил сразу две справки: УВД Администрации Томской области и Верховного Суда СССР от 3.12.91. В первой бумаге я был обозначен как "член семьи социально опасного элемента", а во второй - как "член семьи турецкоподданного". Из справки Верховного Суда о реабилитации я узнал также, что наша семья была сослана на спецпоселение на основании постановления Особого совещания при МГБ СССР от 12 ноября 1949 года, то есть решение принималось спустя четыре месяца

с момента высылки. Выходит, что 14 июня никакого постановления о нашем "спецвыселении" не существовало? Тогда что было? Был только приказ? Нам, конечно, было все равно чей - Багирова, Берии или Сталина. Чиновник иного уровня таких решений принимать не мог. Такова была "практика" советской власти, таков был порядок соблюдения законности высокими инстанциями, теми, кого мы считали "умом, честью и совестью эпохи".

Впрочем, только ли они так размышляли? Вот передо мной документ № 54 из того же Сборника документов и материалов "Из истории земли Томской". Он настолько любопытен, что я постараюсь привести его полностью.

"Ходатайство

Томского обкома ВКП(б) в МВД СССР

О дополнительном вселении спецпереселенцев в северные районы области

14 февраля 1950 г.

Томск

Правительственное

При вселении в прошлом году в нашу область спецконтингента мы не смогли его завезти в Пудинский, Александровский, Васюганский, Верхне-Кетский и другие северные районы области, крайне нуждающиеся в рабочей силе для развития сельского хозяйства, лесной промышленности и других отраслей хозяйства.

В связи с необходимостью заселения этих и других районов просим вселить в Томскую область в течение ближайших трех лет 50 тысяч рабочих, в том числе в текущем году 25 тысяч, из которых 8 тысяч - для лесной промышленности.

Секретарь Томского обкомпарта Смольянинов.

ЦДНИ ТО. Ф. 607. Оп. 1. Дикарк. 1317. Л. 34".

Вот так - понятие "социально-опасный элемент", опасность которого ни на каком уровне не рассматривалась, служило достаточным основанием для разорения и унижения людей, для лишения их и без того скудных гражданских прав. С людьми поступали как с вещью. Их не спрашивали, ими просто распоряжались. По своему усмотрению. Защитники сталинизма нынче называют это целесообразностью.

Готовя этот материал к публикации, я имел возможность благодаря петербургскому отделению "Мемориала" ознакомиться с пресловутым Постановлением Совмина от 29 мая 1949 года, на основании которого были сосланы в Сибирь и Казахстан около 37 тысяч греков, курдов, ассирийцев, из них более 10 тысяч уже имевших советское гражданство. О том, что эта акция не была "инициативой" одного Багирова, говорит тот факт, что в день нашей высылки, а именно 14 июня 1949 года, в Томском облисполкоме состоялось секретное совещание, на котором обсуждался вопрос "о приеме и расселении в районы области прибывающих спецпереселенцев-турок".6

Впрочем, я ни на кого не в обиде. То, что случилось с моими родителями, нашей семьей и более того - с нашим народом, очевидно, имеет некую закономерность. Если взглянуть несколько отстраненно на ХХ век и наше - ассирийцев России - место в нем, то трудно себе представить какой-нибудь другой, более благожелательный сценарий жизни. Нет, я не исключаю, что у многих наших соотечественников могла быть и была вполне благополучная биография. Но это скорее всего - исключение. В целом же, я думаю, планида у нас другая. Народ наш попал в жернова истории, как известно, в очень стародавние времена. И то, что он до сих пор не перемолот, а его разными путями пытаются перемалывать, заслуга не истории, а собственно ассирийского племени. Это оно, как может, сопротивляется, пытаясь сохранить свое лицо, не заявляя громко ни о себе, ни о своих претензиях. Это оно, живя анклавами в разных уголках земного шара - от Америки до Австралии, дает миру знать, что оно живо.

Пока - живо. Потому что жернова истории не истерлись, а продолжают свою губительную для одних и очистительную для других работу.

Странные иногда возникают мысли. И их странность чаще всего проистекает от ощущений, испытываемых человеком во времени. Всю свою жизнь, если не считать младенческого периода на Кавказе, я прожил в России, среди русских. Я впитал в себя русскую культуру, русский образ жизни не потому, что я так хотел (хотя и это имело место), а потому, что мне другого не было дано.

Я себя не вижу вне русского духа. Увы, но это так. И все, кто меня знал и общался со мной, относились ко мне как к русскому. Меня не могли отнести к инородцам. А я, тем не менее, инородцем себя ощущал. Вернее, не я себя ощущал, а обстоятельства давали повод ощущать себя так.

Каждый раз, когда меня принимали на работу или службу и мне нужно было писать автобиографию, определенные "пятна" моей биографии немедленно сказывались на моем состоянии. Мне трудно сейчас определить, что за "пятно" считалось более темным - моя национальная принадлежность или ссылка, - но реакция на то, куда меня определить, мгновенно и безошибочно срабатывала. Во все советское время ссылка, конечно, считалась темным пятном в биографии без всяких кавычек. Мы стеснялись ее, а не кичились, как многие сегодня. Но думаю, что на мою судьбу влияла не только ссылка, но и национальность.

Хотите - верьте, хотите - нет.

И все же наше "инородство" не вписывается в устоявшееся понятие. Само слово как бы намекает, что ты человек иной родины, другой земли.

Какой?..


1 Журнал "Атра" ("Родина"). № 3. 1991. С. 6.

2 На основании Постановления Совмина СССР от 29 мая 1949 г. "О выселении из Азербайджанской, Армянской, Грузинской ССР и Черноморского побережья на спецпоселения в отдаленные районы страны по решению Особых совещаний греческих, иранских и турецких подданных, не имеющих гражданства, и бывших подданных этих государств, принятых в советское гражданство". Н. Ф. Бугай. "Л. Берия - И. Сталину: согласно вашему указанию". М., 1955. С. 242.

3 Из "Отчета облздравотдела Томского облисполкома министру здравоохранения РСФСР", 29 июля 1949 г., Томск, секретно. // Из истории земли Томской. 1940-1956 гг. Невольные сибиряки. Сб. документов и материалов. Томск, 2001. С. 106-108.

4 Там же.

5 Из "Докладной записки председателя Бакчарского райисполкома в Томский облисполком и УМВД Томской области" 22 марта 1950 г. // Из истории земли Томской... С. 132.

6 Там же. Документ № 41. С. 100.

***

Продолжение Инородцы... (Часть 1)
Продолжение Инородцы... (Часть 2)
Продолжение Инородцы... (Часть 3)

Просмотров: 1056 | Добавил: etnolado | Рейтинг: 0.0/0 |
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа

Календарь
«  Август 2008  »
ПнВтСрЧтПтСбВс
    123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031

Поиск

Друзья сайта

Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0


Copyright MyCorp © 2024
Бесплатный хостинг uCoz